Итак, очереди не было, но люди заходили довольно активно. Здесь надо вспомнить, что власти панически испугались этой протестной акции и всячески запугивали  избирателя, призывая его прийти в любое время, но только не в полдень.
Бюджетникам велели проголосовать в первый день, желательно  с утра (наверное тоже мечтали об очередях, но «правильных»).
Студентам грозили отчислением, работающему люду –   увольнением. И всем – страшными беспорядками, потому что 17 марта, в полдень придут «отщепенцы».
Венцом стало заявление московской прокуратуры, которая пригрозила «отщепенцам» уголовным преследованием и большим тюремным сроком.Зная нашу своеобразную, мягко говоря, правоприменительную практику, граждане отнеслись к этому заявлению вполне серьезно.
Во всяком случае, в социальных сетях оно активно обсуждалось.
Говорят, что родители, буквально, не пускали своих чад на улицу, ложились поперек дверей.
И здесь я должен сделать небольшое «лирическое» отступление.
Да, воистину слепа родительская любовь – они боятся мобилизации, но также боятся и протестов против войны и мобилизации.
Точнее говоря, протестов они не боятся, но пусть протестуют другие – не их дети.
Дорогие папы и мамы, дедушки и бабушки, хочу вам напомнить, что на войне «других» не бывает – пули и осколки косят всех подряд.
И когда ваше дитятко вернется в инвалидном кресле, оно вам напомнит, как вы держали его за полу, как не пускали на «полдень».
Но я желаю, чтобы ваши дети, все – таки, не попали на войну и готов ради этого и дальше рисковать своей старой задницей (как говорит один мой хороший знакомый – «пожили, и хватит»).
Однако, настанет время (обязательно настанет), когда к вашему сыну подойдет ваш внук и скажет; «папа – сегодня нам в школе рассказывали об антивоенном движении в России и о смелых людях, которые не побоялись в день выборов протестовать против войны».
А потом он, глядя отцу прямо в глаза, задаст этот роковой вопрос – «папа, а ты там был»?
«Нет, меня  дедушка не пустил» – так ответит ваш сын? Или придумает что ни – будь получше?
Ну так, начинайте думать уже сейчас.
Ладно, вернемся к моему избирательному участку.
Проголосовав должным образом (разумеется, не за покойника, покойников тревожить нельзя) и написав на бюллетене большими буквами А.Н., я совершенно беспрепятственно вышел во двор.
Справедливости ради, надо отметить, что никто за плечо мне в кабинке не заглядывал, и на крамольную надпись в бюллетене тоже никакой реакции не было.
Вообще, полицейские вели себя чрезвычайно скромно и даже немного застенчиво. Создалось впечатление, что им этот спектакль тоже не нравится.
Единственной репрессивной мерой по отношению ко мне стала вежливая просьба охранника на входе – оставить свой рюкзачок.
Но если вы вспомните о его содержимом, то охранника можно понять.
Выйдя с участка, я отошел на почтительное расстояние от наряда полиции, дежурившего  у входа на территорию лицея, как и полагается ранее судимому гражданину, и стал наблюдать за людьми, заходившими внутрь.
Очереди, по –  прежнему, не было, но поток людей не иссякал.
И тут меня осенила счастливая мысль.продолжение  следует