Это не автобиография

Это не автобиография из серии ЖЗЛ, поскольку я к таковым не отношусь. Это портрет ушедшей советской эпохи, которую я застал и которую помню. На мой взгляд, она завершилась в 1985 году с приходом к власти Горбачева, но я увидел большой кусок этого исторического  полотна – с 1952 по 1985 годы, почти половина.

Итак, я родился в сентябре 1952 года в Ленинграде.  Мой отец – Каплан Лев Моисеевич ( 1929 года рождения) тогда работал инженером в 20 строительном тресте Главленинградстроя. Мать – Иванова Наталья Терентьевна трудилась в центральном аппарате Главка.

Такие смешанные браки в то время были не редкостью, хотя многие еврейские мамы (как известно, самые заботливые в мире) были против русских жен.

Однако, мои еврейские дедушка (Каплан Моисей Исаакович) и бабушка (Листмангоф Анна Соломоновна) к маме относились хорошо, и она до сих пор вспоминает о них с большим уважением и благодарностью.

Моя русская бабушка Иванова Надежда Васильевна от еврейского зятя была не в восторге, но потом как – то смирилась. Родители получали по 60 рублей в месяц – этого было маловато, но Моисей Исаакович и Анна Соломоновна им помогали.

А жили мы вместе с дедушкой и бабушкой в большой коммунальной квартире на канале Грибоедова (впоследствии там снимался фильм по роману Федора Достоевского «Преступление и наказание» с Георгием Тараторкиным в главной роли).

Советская коммуналка

Это была типичная  послевоенная  коммуналка – семь семей, настоящий интернационал (евреи, армяне, айсоры, русские, даже один  турок – месхетинец). Кстати, турок был однорукий и очень мрачный, я его немного побаивался.

Айсоры в советские времена всегда были сапожниками. Работали на улице в маленьких сапожных будках (сейчас они почти исчезли). Именно там было принято чистить до зеркального блеска сапоги (или ботинки – у кого были).

Конечно, от моих родителей (выпускников экономического факультета ЛГУ им. А.А.Жданова – тогда его называли просто – Университет, потому что других «университетов» не было) до айсоров – чистильщиков сапог расстояние было довольно большое, поэтому посещать айсоров мне не рекомендовалось.

Однако они относились к нашей семье с большим почтением (в те времена интеллигенцию по —  настоящему уважали) и все время меня приглашали в гости.  И я потихонечку к ним ходил.

Семейство было большое – 11 человек, а жили они в двух смежных комнатах по 10 —  12 метров каждая. Было тесно, шумно, много детей и весело.  Угощать меня им было нечем – жили бедно, разве что леденцом – петушком, что продавали цыганки.

Про цыганок и петушков

Цыганок тогда тоже не жаловали. и леденцы мне брать строго – настрого запрещали, но они были очень вкусные, и я брал.

Зато у Елены Назаровны и деда Бахчи я бывал часто, тем более, что у них была внучка Ася (постарше меня) и я с ней дружил. Помню, мы много играли «в фантики», тогда все дети играли в фантики и асины школьные друзья – тоже.

Игра была немудреная – мы собирали красивые конфетные обертки и  делали из них такие плотные конвертики (боюсь, что сейчас не сделаю, да и конфеты мне уже нельзя). Надо было забрать все фанты у противника, подгоняя свои фанты щелчками. При этом фант можно забрать, только если расстояние меньше, чем расстояние от большого до указательного пальца.  И здесь тоже были свои хитрости – если «выстрелишь» и не достанешь чужого фанта, то противник с легкостью заберет твой.

Играли, естественно, на полу, ползали в совершенном азарте часами. Уверяю вас, что эта забытая послевоенная игра и сейчас  будет увлекательной для детишек (я обязательно попробую с внуками – между прочим, дети  с удовольствием отрываются от своих «гаджетов», если вы предложите им что ни – будь азартное  и интересное).

Жили, в общем то, дружно, хотя плита была одна, а четырех камфорок на всех явно не хватало, и одной раковины – тоже. Туалет, конечно, был один —  нередко (особенно по утрам) возникали очереди. Выходили из положения тем, что каждой семье назначали свое время.

Если семейство не успевало управиться – возникали скандалы. Иногда дело доходил до потасовки, но тяжких телесных повреждений я не помню.

Телефон тоже был один, долго разговаривать не разрешалось, разве что не было других желающих, но такое случалось редко.

Да — ссорились

В общем, поводов для ссор было немало, и они возникали каждый день, и не по одному разу. Но какой — то враждебности и «нетолерантности» я не помню. Люди помогали друг другу, люди сочувствовали друг другу в трудные моменты, делились солью, сахаром, лекарствами, присматривали за соседскими детьми.

Елена Назаровна, после нашего отъезда, еще лет десять – пятнадцать звонила маме – спрашивала: «как там женечка?». А, вообще- то, она была женщина мощная и строгая, и все её боялись, кроме деда Моисея («моисейки», как она его называла).

«Моисейку» Елена Назаровна очень любила и уважала – по  моему, бабушка её даже немного ревновала. Надо сказать, что мой дед (фронтовик, тяжело раненый на ленинградском фронте) пользовался в нашей коммунальной квартире большим авторитетом.

Кроме того, он был большим весельчаком и, что называется, «любимцем публики». Когда «разборки» грозили перерасти в драку, женщины бежали к Моисею Исааковичу и просили их рассудить.

Дед выходил в коридор в своих неизменных подтяжках, с большим и солидным животом, расспрашивал – в чем суть конфликта. Тетки, наперебой, выкладывали ему свои обиды. Дед всех внимательно выслушивал, потом рассказывал парочку подходящих к случаю анекдотов и женщины успокаивались.

В чем суть ссоры, все как – то сразу забывали.  Но когда нужно было решить вопрос по – существу, дед выносил свой аргументированный вердикт, например, устанавливал порядок пользования плитой в вечернее время.

Правда, когда дело заходило слишком далеко, и дед чувствовал, что с разъяренными женщинами уже не совладать, он запирался в своей комнате и делал вид, что спит.

Вот такой у нас был «мировой суд».