моему первому учителю – Леониду Михайловичу Абрамову посвящается

Диплом с отличием

Я окончил ЛГУ в 1974 году, окончил с отличием, и средний балл у меня был 5.0, то есть, ни одной четверки. В советское время все выпускники ВУЗов получали предложения по трудоустройству.

Разумеется, предложения были разные – не столько по зарплате, сколько по престижности и возможностям карьерного роста. При этом весь список вывешивался на стене у деканата, а счастливых выпускников вызывали в порядке убывания среднего балла.

Те, кто лучше учились, могли выбрать лучшую работу. Вроде бы все по справедливости, но справедливости и в советское время было не так много, как сейчас говорят

Так вот – самые лучшие места, конечно же, были в аспирантуре. Это гарантировало (при должном прилежании) скорую защиту диссертации и затем преподавательскую работу на экономическом факультете.

Преподаватель высшей школы – это в те времена была одна из самых престижных профессий, и она обещала хорошую зарплату (доцент получал 300 рублей, профессор – 500).

Для сравнения – министры и дипломаты высшего ранга имели зарплату в 800 рублей. Но если учесть, что кандидаты и доктора наук имели возможность работать на пол – ставки в научных учреждениях (на экономическом факультете была своя научная лаборатория), то  профессора получали почти столько же, сколько члены правительства.

Для нашего выпуска было выделено два места в аспирантуре и я был первым претендентом. Однако, еще до распределения, меня предупредили, чтобы на место в аспирантуре «занято».

Впоследствии оказалось, что главным препятствием является моя «неправильная» фамилия. Хотя по паспорту и по матери я был русским, но бдительный деканат решил перестраховаться.

И надо сказать —  они не ошибались, потому что в советское время лозунг: «лучше перебдеть, чем недобдеть» был одним из главных. За «перебдеть» никогда не наказывали, а вот за «недобдеть»…

Вторым по списку шел мой приятель – Борис Жихаревич. С паспортом у него тоже было все хорошо, но вот фамилия оказалось недостаточно хороша для деканата.

Несостоявшийся аспирант

В результате, нам предложили мета в ленинградском  отделении Центрального экономико – математического института АН СССР. Это были тоже хорошие места, хотя с карьерным ростом там было гораздо сложнее.

А кому же предложили  заветные места в аспирантуре? Разумеется, в первую очередь, нашему пролетарию  и потомственному  водолазу Серёже Иванову.

Средний балл у него был чуть выше трех —  наверное, последний по списку, но больно уж хорошая фамилия (кстати, по матери я тоже Иванов), и происхождение (тут уж ни я, ни Жихаревич с ним тягаться не могли, поскольку происхождение у нас было  сугубо интеллигентское).

И, действительно, чему хорошему могут научить интеллигенты,  да еще с такими фамилиями?

Но случилось неожиданное – Иванов не смог сдать вступительный экзамен  в аспирантуру по истории КПСС. Я помню эту милую старушку – она всегда вызывала меня по самым спорным и деликатным вопросам, например, культ личности Сталина.

Деликатность этого вопроса заключалась в том, что, с одной стороны, культ личности был разоблачен на 20 съезде КПСС, а с другой – Леонид Ильич Брежнев был большим почитателем Сталина, и это чувствовалось во всем, в том числе и в идеологической сфере.

Деканат попытался надавить на «партийную» старушку, но она была непреклонна – видно Серега задел самые сокровенные струны ее души.

Посудите сами – чему может научить молодежь человек, который совершенно не  разбирается в истории КПСС, даже если он потомственный водолаз?

Но руководство экфака не могло потерять такого ценного кадра, и Иванова назначили заместителем заведующего кафедрой по научной работе.

С научной работой у Серёжи не заладилось, зато он написал донос в ОБХСС на моего научного руководителя (по диссертации) Леонида Михайловича Абрамова.

Мой первый учитель

Об этом человеке надо сказать особо – он был одним из лучших наших преподавателей. Линейную алгебру и линейное программирование он рассказывал с горящими глазами, как поэму «Мцыри»

Да, математика было для Леонида Михайловича настоящей поэзией, но к суровой прозе жизни он оказался не готов. После первых же допросов (а ведь это было только предварительное следствие) Абрамова разбил инсульт, потом случился инфаркт и паралич.

Этот жизнерадостный и яркий человек оказался прикованным к постели. Впоследствии мы его навещали, ученики и аспиранты возили его на лекции, но через несколько  лет Леонид Михайлович умер, не дожив до шестидесяти лет.

Тогда еще не было «заказных» дел (или они еще не стали обыденным явлением), и люди боялись даже не столько наказания, сколько позора.

Теперь все по – другому,  я вот пережил два уголовных дела и судимость по тяжкой статье. В нынешнее «ОБХСС» ходил, как на работу – и ничего, «как с гуся вода», только крепче стал и здоровее (но не добрее).

А ведь мне было уже за шестьдесят. Нет, я не считаю себя более сильным и стойким, чем мой учитель – просто времена изменились. Настали времена, когда почетнее быть осужденным, чем награжденным.

А Леонида Михайловича жалко, очень жалко.